Нет, я не из жнецов, сомненья тут не к месту.
Взял на колени я Луну, мою невесту,
И бьет свиданья час в приюте, где темно
За ширмой расписной; там над холмом нависли
Зонты зеленых пальм, и я склоняюсь к мысли,
Что, нет сомнения, затем лишь, чтоб вино
Цедилось медленней, темнея от сомненья,
Тот камень канул и в немой воде исчез
Меж бесконечных троп в скрещении небес —
Тот звучный камень ожиданья и сомненья.

Ещё встречаются для мелкой сошки бары
С нехитрым выбором дальневосточных блюд,
Где новогодний ждёт приют.

Те бары тесные матросов легендарных,
Чьи трубки потребят любой старинный яд,
Те бары вольные, где непроглядный чад,
Те бары, тающие в зорях лучезарных,

Те бары, где, кружа, наводит солнце лоск
На красноватый лак, бокалов лак глубокий;
Те бары, где столы гудят, но в эти окна
Зашоренный педант навряд ли сунет нос.

Поскольку яды есть, способные известь
Живое Древо чувств, к цветению готовых;
Есть вина грозные, в них зреют катастрофы,
И вскормлены они не корнем здешних лоз.

Привет тебе, мой бар, ты нас упас от яда
Страданий и невзгод, пригрел нас в нищете,
Ты вынес нас во всей душевной наготе
На отмели, куда беда не досягает.

Молчание хранит тебя и нас; такое
Молчание вполне понятно медицине:
Нам исцеление дарит оно в морфине,
Помимо всех рецептов и законов.

Вот час, когда для нас клонятся долу ивы,
Ночная глубина дарует им покров;
Вот колокол завел в соборе всех миров
Созвучий ангелуса вьюжные завивы.
На море — паруса, развернутые розы,
Под колокольней дремлет роза витража
И осыпается, и, в небесах кружа,
   Витают лепестки небесной розы.

И вечер, дряхлою душой склоняясь к нам,
Когда весло уснет и пальма шум потушит,
   Отпустит наши души
   По ангельским стопам.

Любовь? А смыть бы эту грязь
Парши наследственной и грозной
Покончить с этой вошью звездной
Жуирующей развалясь

Орган суровый ветролом
И море в гневном исступленье
Лишь слабый отзвук по сравненью
С чудовищно нелепым сном

О Ней о нас ли о душе ль
Которой праздник предназначен
Открой нам кто здесь одурачен
О Подстрекатель гнусных шельм

Та что в моей постели спит
Со мною воздух разделяет
Быть может в кости разыграет
Моей души небесный скит

Небо сходит с высоты
Брат свинарь кровопускатель
Твои свиньи в благодати
Ослепительно чисты

Дух нисходит на навоз
Словно ветр из мест безвестных
Где кочны на грядках тесных
Новых ждут метаморфоз

Под землею в царстве мглы
Так смиренно прах во прахе
Успокоились монахи
И ничтожны и светлы

В разложении секрет
Планетарной оболочки
В нем материя упрочит
Снов изжитых тленный след

Сверхпространство к нам грядёт
Кто убогий тот и первый
У вдовицы в лоне лёд
Благодать царит над стервой

На помощь, ловкие персты,
Лепите этих лбов овалы,
И эти уши из металла,
И щёки, выпуклые розы
И эти замкнутые рты
Там, где прошлись мои персты.

Витрина кружится, растёт.
Игра подобна бойне странной.

«Волос блестящих жирный слой
Тяжёлой, черною травой
Скрыл красноту глухого уха
И шей ошейник жировой.

Не схватишь то, что неизменно:
Прилив, отлив — о нет, долой,
Души пустые манекены
С булыжной вашей головой.

Вы, брови, твёрдости оплот,
Укройте милосердной кроной
Тот камень твёрдый, непокорный
Лиц, мною пойманных врасплох».

Скалою станьте, станьте Словом,
Что в человечьем рту трепещет
И спотыкается о мозг.

О дай нам ярый словно угли мозг
Мозг опалённый лезвием зарницы
Мозг ясновидца череп чьи глазницы
Пронизаны присутствием твоим

Дай нам родиться в чреве звёздном
Чьи бездны шквал изрешетил
Чтоб ужас нашу плоть пронзил
Когтем каленым смертоносным

Насыть нас днесь Нам сводит рот
Нам пиром будет грохот шквальный
О замени рекой астральной
Наш вялый кровооборот

Рассыпь рассыпь нас уничтожь
Рукою огненной стихии
Открой нам своды огневые
Где смерть ещё страшней чем смерть

Наш хилый ум дрожать заставь
На лоне собственного знанья
И в новой буре мирозданья
Нас от сознания избавь

И эти ноздри — кости, кожа, —
там, где берет начало тьма
первооснов, и этих губ тесьма,
под краской стянутых до дрожи,

И медь, которой жизнь поит
во сне тебя, развеяв кости,
и взгляда призрачного грозди,
где ты, как в сети, ловишь свет,

О мумия, и руки-спички,
чтоб ворошить тебе нутро,
в которых гробовая тень
обличье принимает птички,

И все, во что рядится смерть,
как в прихотливость ритуала,
и шепоток теней, и медь,
где черное нутро слиняло, —

Тебя ловлю я в эти сети
средь выжженных венозных троп,
и медь твоя, как мой озноб, —
вернейший роковой свидетель.