Никак не пойму, в чем мой секрет! Всю жизнь бьюсь над собой, да бестолку. Иной раз спросишь себя: «Старик! Чего ты хочешь?» — и сам себе ответишь: «Не знаю, старик».

— Долго Вы намерены ещё меня морочить? — с нервным смешком спросил Петропавел.

— Да нет, — вздохнула старушка. — Долго с Вами не получится.

Ах, как весело пляшем мы в призрачных, ложных огнях маскарада, как небрежно держим в руках своих Истину и с какой божественной беспечностью ничего не желаем знать о ней! Мы забавляемся, мы играем ею, мы бросаем её друг другу как цветок, тряпичную куклу, — и всю ночь мелькает она то в руках разбойника, то в руках колдуна, то в руках короля: банальная, свежая, сиюминутная, вечная!.. И, натешившись ею, мы забываем её где-нибудь на скамейке в сквере, где-нибудь на столике ночного кафе, чтобы под утро дворник или уборщица вымели её из мира вместе с прочим мусором ночи, а мы, сняв маски и посмотрев друг на друга, горько усмехнулись бы: «Ах, это только мы!.. Всего-то навсего!»

— Мне домой надо, — буркнул, проглотив комок, Петропавел. — Тут у Вас с ума можно сойти.

— Можно, — согласился Гуллипут, — если обращать внимание на частности. Вы не обращайте.. Кстати, многое из того, что происходит, Вам не обязательно оценивать, как Вы это постоянно делаете. Оценки Ваши ничего не меняют в мире: он существует независимо от них.

Никогда не следует держаться того, что каждому ясно. Нет никакого кайфа в том, чтобы повторять общепонятное. И интересно не то, что просекает каждый, а то, что просекаешь ты один.

— Меньшинство должно подчиняться большинству, — на автомате выдал Петропавел и — испугался себя.

— О, дорогой мой, не во всём, не во всём.. Большинству не приходят в голову гениальные идеи, но оно охотно пользуется гениальными идеями единиц.