В предместьях города, где толп людских не счесть,
Я с незнакомцами шёл ночью по асфальту.
Шагали молча и уверенно они
И приняли меня таким, каков я есть.

Когда же день настал, увидел я, что люди,
Не говорившие ни слова, как растенья,
Покрыли неподвижный круг земли
И круг абсурдный снов моих тревожных.

И, чувствуя, как я расту в молчанье этом,
Я начал понимать: тут ждут моё зерно
И я не одинок, раз у меня есть руки,
Которые всегда должны давать и брать.

С тех пор не знаю сам, пишу ли я стихи
Или размахиваю колоколом сердца;
Но знаю, голос мой для слуха создан был,
Услышан он людьми, как мной услышан пекарь,
Что под землей поёт, хлеб выпекая ночью.

Хлеб — церковь для людей, и нет у них другой.
В той церкви — витражи из золотистых злаков,
И красный цвет её — цвет ваших красных глаз,
Сиделки, прачки и шахтёры! Синий цвет —

Цвет ваших рук, что посинели от работы,
Крестьяне, каменщики, бледные служанки,
Подёнщики нужды из дальних деревень,
Пустившиеся в путь обратный спозаранку.

Я видел толпы их. Им не было числа,
Как нет числа траве. Но было правом их
Безмолвно умереть иль небу навязать
Республику своих животворящих соков.

И я избрал тогда тех, кто мне руку дал,
Кто Неожиданность хотел узреть воочью.
Пылал рассвет. Мы шли. Туда, где хлеб нас ждал.
И был он, как стихи,— плодом бессонной ночи.