Армия существует только для того, чтобы доказывать нам целесообразность своего существования. Для этого время от времени организовываются войны, бомбардировки, революции, работает оборонный комплекс, накапливается научно-технический потенциал, создаётся система пропаганды. Но реальной необходимости в этом нет, и если армию распустить, общество и дальше будет нормально функционировать.

Мне снятся двое ангелов — один полный, другой высокий, они выходят в коридор и начинают хуячить друг друга, перья летят во все стороны, и их длинные женские ногти, которыми они царапают друг другу лица и под которыми запеклась соль небес, сверкают в воздухе, как ножницы в руках умелых портных, они бьют друг друга по лицу, и их кулаки уже перемазаны кровью, и вдруг один из них падает, бьётся головой об холодную коридорную плитку, и тот, — высокий, — который победил, подходит к нему и целует его в полноватые окровавленные уста, из которых потекло пастеризованное молоко.

Мне снится, что я — лёгкие этого ангела; я чувствую, как кто-то долго и старательно бил его, моего ангела, как раз по той части его полного тела, где нахожусь я, тяжёлыми футбольными бутсами; я медленно поворачиваюсь в его теле, весь в рубцах и ранах, из моих ран проступает молоко, я стараюсь уклониться от ударов, но мне просто некуда деться, потому что я всецело завишу от того, в чьём теле я нахожусь, кто прикрывает меня собой, и кто постоянно меня использует, мне остаётся только терпеть и наблюдать, как молоко проступает сквозь все мои поры, сквозь каждый надрез, сквозь каждую рваную рану, сквозь каждый шрам, вытекает из меня вместе с моей болью, вместе с моим страхом, вместе с моей жизнью.

Мне снится мой ангел, уже мёртвый, его увозят куда-то, чтобы сжечь его мёртвое побеждённое тело, его тащат по чёрному полу морга, будто мертвую курицу, кровь и молоко смешались в его перьях и тянутся за ним кровавым следом, его вносят в какую-то большую комнату, кладут на металлический стол и снимают с него остатки одежды — снимают чёрные бухгалтерские нарукавники, снимают серый деловой костюм, снимают жёлтые итальянские ботинки, снимают чёрные носки, синие трусы, белую майку, кто-то достаёт наконец скальпель и делает вскрытие, разрезает его от горла до живота и рассматривает искалеченные и вымученные внутренности, выеденные изнутри муравьями, пчёлами и пауками и заполненные жирным пастеризованным молоком. Разрез проходит по рисунку на его коже, на рисунке — старое, уже блёклое распятие: жёлтый Иисус на выкрашенном зелёнкой кресте. Иисуса скальпель почти не задел, но распятие раскололось пополам, так что теперь остаётся разве что сшить эту мёртвую грудную клетку, чтобы иметь представление, как оно там всё выглядело — на самом деле.