Эффектные жесты вообще делают жизнь человека романтичнее.

По иронии судьбы, я люблю женщин.

— Целью всех заговоров, как правило, является смерть. Такова сущность заговоров. Политических, террористических, тех интриг, что плетут влюблённые, сюжетных интриг в художественной прозе, интриг, составляющих часть детских игр. Мы понемногу приближаемся к смерти всякий раз, когда плетём интриги. Это сродни договору, который должны подписать все — как заговорщики, так и те, кому предстоит стать мишенями заговора.

Неужели это правда? Зачем я это сказал? Что это значит?

Всё завуалировано символикой, окутано тайной и скрыто под пластами культурных факторов. Но всё это — экстрасенсорные данные, без сомнения. Большие двери плавно открываются и закрываются сами собой. Волны энергии, характерное излучение. Здесь есть все буквы и числа, все цвета спектра, все голоса и звуки, все кодовые слова и ритуальные фразы. Вопрос лишь в расшифровке, приведении в порядок, очищении от наслоений невыразимости. Впрочем, едва ли мы этого захотим, да и едва ли это послужит какой-либо полезной цели. У нас всё-таки не Тибет. Да и сам Тибет уже давно не тот.

Не заблуждайтесь. К детям я отношусь серьёзно. На взгляд человека со скромными способностями к изучению характеров, они не представляют собой ничего особенного. Но это полноценные личности, наделённые многими дарованиями и полные кипучей энергии. В мире детей нет дилетантов.

Если бы люди подумали, что я уже умер, они, возможно, охотно оставили бы меня в покое.

Мы очутились в каменном веке со всем запасом знаний, накопленным за все столетия прогресса, но что мы можем сделать, чтобы облегчить людям каменного века жизнь? Мы сможем изготовить холодильник? Сможем хотя бы объяснить, как он работает? Что такое электричество? Что такое источник света?

Всю свою жизнь мы ежедневно сталкиваемся с подобными вещами, но что в этом толку, если, оказавшись вдруг в прошлом, мы не сможем объяснить людям основные принципы, а уж тем более — сделать что-нибудь реальное для улучшения условий.

Назови хотя бы одну вещь, которую ты сумел бы сделать. Смог бы ты изготовить обыкновенную спичку, а потом добыть огонь, чиркнув ей о камень?

— Вечером будет дождь.

— Он уже идёт.

— По радио сказали, вечером.

— Посмотри на лобовое стекло. Дождь это или нет?

— Я говорю только о том, что передали по радио.

— Радио не может заставить нас перестать верить нашим ощущениям.

— Нашим ощущениям? Да наши ощущения сплошь и рядом нас обманывают. Это доказано лабораторными испытаниями. Неужели тебе ничего не известно обо всех теоремах, согласно которым ничто не является тем, чем кажется? За пределами нашего разума не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Так называемые законы движения — сплошная мистификация. Даже звук может ввести человеческий разум в заблуждение. Если звука не слышно, это не значит, что его нет. Его слышат собаки, и другие животные. А я уверен, что есть звуки, которых даже собаки не слышат. Но они существуют в воздухе, в виде волн. Возможно, они никогда не затихают. Резкие, высокие, очень высокие. Исходят неизвестно откуда.

— Так идёт дождь или нет?

— Мне бы не хотелось отвечать.

— А если бы кто-нибудь приставил к твоему виску пистолет?

— Кто? Ты, что ли?

— Кто-нибудь. Человек в шинели и дымчатых очках. Приставляет к твоему виску пистолет и говорит: «Идёт дождь или нет? Ты всего лишь должен сказать правду, и тогда я уберу пушку и улечу отсюда первым же рейсом».

— Какая правда ему нужна? Правда какого-нибудь типа, летающего по другой галактике почти со скоростью света? Или правда того, кто движется по орбите вокруг нейтронной звезды? Возможно, сумей эти существа увидеть нас в телескоп, им показалось бы, что наш рост — шестьдесят пять сантиметров и что дождь идёт не сегодня, а вчера.

— Он же к твоему виску пистолет приставил. Ему нужна твоя правда.

— Да какой смысл в моей правде? Моя правда ничего не значит. Что если этот парень с пушкой родом с планеты совсем в другой солнечной системе? То, что мы зовем дождем, он называет мылом. То, что мы зовем яблоками, он называет дождем. Что же я в таком случае должен ему сказать?

— Его зовут Фрэнк Дж. Смолли, и родом он из Сент-Луиса.

— Он хочет знать, идёт ли дождь сейчас, в данную минуту?

— Здесь и сейчас. Совершенно верно.

— А существует ли такое понятие как «сейчас»? «Сейчас» настает и проходит, едва успеешь произнести это слово. Как я могу утверждать, что сейчас идёт дождь, если стоит мне об этом сказать, и так называемое «сейчас» превратится в «тогда»?

— Ты же сам сказал, что не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.

— Они есть только в наших глаголах. Больше нигде мы их не найдём.

— Дождь — существительное. Так идёт ли дождь здесь, в этом самом месте, в момент времени, растянутый на ближайшие две минуты, в течение которых ты соблаговолишь ответить на вопрос?

— Если ты намерен говорить об этом самом месте, сидя в автомобиле, который явно движется, тогда именно это, по-моему, и мешает нам вести дискуссию.

— Просто ответь на вопрос, ладно, Генрих?

— Самое большее, что я могу сделать, — высказать предположение.

— Либо дождь идёт, либо нет.

— Вот именно. К этому я и клоню. Приходится строить догадки. А в результате — что в лоб, что по лбу.

— Но ты же видишь, что дождь идёт.

— А ты видишь, что солнце движется по небу. Но движется ли солнце по небу на самом деле, или это земля вращается?

— Эта аналогия не годится.

— Ты так уверен, что это дождь. Откуда ты знаешь, что это не серная кислота с заводов на другом берегу реки? Откуда ты знаешь, что это не радиоактивные осадки от какой-нибудь войны в Китае? Ты хочешь получить ответ здесь и сейчас. А ты сумеешь доказать — причем здесь и сейчас, — что это именно дождь? Откуда мне знать: может, то, что ты называешь дождем, на самом деле — вовсе не дождь. Да и вообще — что такое дождь?

— Это то, что льётся с неба и от чего ты становишься, что называется, мокрым.

— Я не мокрый. А ты?

— Отлично. Достаточно.

— Нет, серьёзно, ты мокрый?

— Превосходно! Торжество неопределенности, сумбура и хаоса. Звездный час науки.

— Издевайся, издевайся.

— Софисты и казуисты переживают свой звездный час.

— Давай, издевайся, мне всё равно.

Обо мне не беспокойтесь. Небольшая хромота — это пустяк. Люди моего возраста вообще еле ноги волочат. В определённом возрасте хромота — дело обычное. На кашель наплевать. Кашлять полезно. Когда кашляешь, вся эта жидкая дрянь перетекает с места на место. Если эта дрянь не оседает на одном месте на долгие годы, она безвредная. Так что кашель — штука неплохая. Как и бессонница. Бессонница — штука неплохая. Какой мне прок от сна? В моём возрасте чем больше спишь, тем меньше пользы приносишь. Меньше кашляешь или хромаешь. И насчёт женщин не волнуйтесь. Общение с женщинами — штука неплохая. Мы берем напрокат кассету и помаленьку занимаемся сексом. Это кровь разгоняет, сердце лучше работает. Курить — так это тоже ерунда. Мне нравится думать, что хоть что-то сходит мне с рук. Пускай мормоны курить бросают. Помрут от чего-нибудь и повреднее. О деньгах и речи нет. Я живу строго по средствам. Ни пенсии, ни сбережений, ни акций с облигациями. Так что насчет этого можете не волноваться. Обо всём уже позаботились другие. И зубы — чепуха. С зубами все в порядке. Чем сильнее шатаются, тем легче их языком расшатывать. Можно хоть чем-то язык занять. А трясучка чего? Время от времени всех трясёт. К тому же у меня только левая рука дрожит. Если делать вид, будто она чужая, так даже приятно. Скажете, я необъяснимо и резко исхудал? Так нет ведь никакого смысла есть то, чего не видишь. О зрении даже говорить не стоит. Хуже, чем сейчас, уже не будет. А о рассудке вообще забудьте. Рассудок слабеет раньше, чем тело. Считается, так и должно быть. Так что за рассудок не беспокойтесь. С рассудком все в порядке. Лучше подумайте о машине. Руль весь перекошен. Тормоза трижды меняли. Капот открывается на каждой выбоине.