Любовь моя бродит по улицам города. Разве имеет значенье, куда она путь свой направила? Порвана времени нить. Не моя это больше любовь, может каждый с ней говорить. Обо всём позабыла она и не помнит, кто душу ей отдал.

Своего двойника она ищет теперь в обещании взглядов. Пересекает пространство, которое верность моя охраняет. Рисует надежду, стирает её беззаботно. Победоносная, не принимает участья в победах.

Я живу в глубине её, словно счастливый обломок кораблекрушенья. Неведомо ей, что мое одиночество стало богатством её. На меридиане великом, где взлёт её обозначен, моя свобода её разрушает.

Любовь моя бродит по улицам города. Разве имеет значенье, куда она путь свой направила? Порвана времени нить. Не моя это больше любовь, может каждый с ней говорить. Обо всем позабыла она, и не помнит, кто душу ей отдал, кто светит ей издали, чтобы она не упала.

Люблю тебя,
Зима воинственных крупиц.
Твой лик теперь сияет там,
Где её сердце опустилось.

Любовь, чей рот — густых туманов вереница,
Исчезла, отпылав.
Стрелок уйдет за ней, и схватит стерегущий.
И будут двое на ножах, и трое проклянут друг друга.
Морозит на дворе; сквозь ветки лист скользит.

Нас уводила дымка, что была сестрою посоха, тревожащего камень, и облачка, вскрывающего твердь. Великодушной не были мы в тягость, такие, как мы есть: скупые ручейки, поимые смятеньем и надеждой, — с устами на замке, с громадой гор во взгляде.

В моей стране растрёпанные птицы и нежные свидетельства весны нам всем дороже отдаленных целей.

Ждёт истина в кругу свечи своей зари рассветно! Лучи оконные не в счёт. Не все ли чуткому едино?

В моей стране взволнованным не задают вопросов.

Зловещей тени нет на лодке среди волн.

Приветствовать в моей стране не принято сквозь зубы.

Взаймы берём лишь то, что возвратим с прибытком.

В моей стране есть листья на деревьях, тучи листьев. Но ветки их вольны и не плодоносить.

Мы в прямодушье покорителя не верим.

В моей стране благодарить — закон.

Ворвалась иволга в святилище зари,
Её напев, как меч, скрепил унылость ночи.
Всё кончилось навек.

Копай! — кричала рукоятка.
Кровоточи! — метался нож.
И долго хаос мой терзали,
И память вырубали сплошь.

Те, кто меня любил,
Потом хулил, потом забыл,
Опять склонились надо мной,
Иные плакали, другие были рады.

Сестра моя, трава зимы,
Как быстро вытянулась ты —
Огромней недругов моих,
Пронзительней моей мечты!

Верните им сполна то, что от них ушло, —
Они увидят вновь, как семя жатвы
Раскройте им, от меркнущих к цветущим,
Они взлелеют в сердце пустоту до следующей жажды;
Ибо, и в прах уйдя, ничто не пропадает;
И кто земли к плодам находит путь во тьме, —
Пусть всё потеряно, не дрогнет под ударом.

Ты так спешишь писать
Как будто боишься не поспеть за жизнью
А если так скорей к своим истокам
Поторопись
Поторопись и передай
Тебе доставшуюся долю
Чудесного
И доброты и мятежа
Ты в самом деле можешь не поспеть за жизнью
Невыразимой жизнью
Единственной с которой ты согласен слиться
В которой ежедневно
Тебе отказывают существа и вещи
И от которой в беспощадной битве тебе то здесь то там
Урвать клочок-другой порою удаётся
А вне её один лишь тлен
И если в пору тяжкого труда ты встретишь смерть
Прими её как принимает потный
Затылок
Ласку
Прохладного платка
Склонись пред ней
И смейся если хочешь
И ей отдай свою покорность
Не отдавай оружья
Ты создан был для редкостных мгновений
Преобразись исчезни
Без сожалений
Смирись с необходимостью суровой
На том углу за ближним поворотом
Быть может жизнь твоя
Исчезнет

Роись во прахе
Никто не в силах ваш союз расторгнуть
С жизнью.