Короче, я в Литве чужой, и всегда буду чужим.
Но мне в этом окей, я даже не называю себя эмигрантом. Потому что я всю жизнь не как все, везде чужой, в хвосте любого списка.
В детском саду я был чужим, так как часто болел и оставался у дедушки с бабушкой в Сватово. А в Сватово был чужим, потому что приезжал только на время.
В поселковой школе был младше всех на год. В электростальском дворе и в десятой школе был чужим, потому что переехал из Украины только ко второму классу.
В лицее первые полгода чувствовал себя чужим, потому что пропустил Миусский. (А следующие два с половиной года был странным из-за того, что был слишком, приторно уместным во всём.)
На Физтехе не как все, потому что мог поехать домой на выходные, потому что после пожара завис в чужой общаге, потому что сменил кафедру, потому что не учился в магистратуре.
В первой эмиграции, в Чикаго, в двадцать лет, не студент в университете, математик на втором году физхим-проекта — максимально неуместен, не выдержал и уехал через год. Но зато с этим опытом мне стало легче быть чужим.
В Институте лингвистики странный, потому что парень, потому что с Физтехом за плечами. Да ещё коса эта. В ШАДе был старше всех на курсе. В Студии Лебедева — и не дизайнер, и не технолог, и не менеджер, и не редактор. В Яндексе странный, потому что работал три дня в неделю и программировал на Перле. В аспирантуре странный, потому что не был в Африке, не защитился, не стал лингвистом. Я был странным даже в Клаустрофобии, хоть и директор. В ЧГК — играл пунктиром, в странных и в разных командах, про меня и не вспомнят. Я — художник, который не учился рисовать. На вечеринках не пью, не сплетничаю, всегда немного в стороне. Меня называют то роботом, то инопланетянином.
Мне комфортней всего в атмосфере, приветливой к странным — в Лицее, в Студии, у Великанова. Но я выживу и в другой.
Я — как рыба не в своей тарелке.