Ганхолдер смотрит на свои руки, лежащие на коленях. У неё длинные ногти. Пугающе длинные ногти. Отполированные и покрытые лаком. Светло-розовым.
Я вспоминаю руку в общей могиле в ПВД. Это была девичья рука, рука девочки-подростка, с длиннющими ногтями. Сколько бы мы ни разравнивали могилу, она неизменно торчала. Уже и лопатами её прибивали, и прыгали на холмике — без толку. Всё равно вылезает: пухленькая белая девчоночья рука с длинными зелёными ногтями. Нелепая. Неуместная. Что она тут делает? Общие могилы — это что-то из далёкого прошлого времён Второй мировой войны. В них лежат старые женщины в грязных платках и парни в обносках и деревянных башмаках. А тут из чёртовой могилы, больше похожей на деревенское кладбище, нам игриво помахивает модная женская ручка. Совершенно
сегодняшняя ручка. Легко представить, что каких-нибудь два часа назад этот пальчик нажимал на кнопку плеера с альбомом Майкла Джексона.
Из уважения я начал напевать «Ты не один», идеальный псалом для массового захоронения. Но песней убаюкать её не удалось. После того, как я по десятому разу не сумел впечатать её в землю, я сорвался, выхатил нож, не без труда оттяпал эту чёртову руку и отбросил подальше. Один из самых жутких моментов войны: я кромсаю её ножом и вдруг как будто слышу голос из-под земли. Вроде приглушённого девичьего крика.
— Красивые ноготки, — наконец говорю я, глядя на руки Ганхолдер.
Она отвечает мне взглядом, в котором читается желание зарыть их поглубже. В складках моего лица.