1. Кто с кем конфликтует?
Вопрос может показаться странным — ведь на него у каждого есть свой простой ответ. И всё же попробуем.
На сегодня самый жёсткий конфликт — это вооружённое противостояние России с Украиной. В ходе этого конфликта тысячи людей погибают и миллионы людей страдают. Россия настаивает, что не ведёт войну с Украиной, а борется с хунтой и защищает Донбасс и весь украинский народ от нацистов. Для Украины это война за независимость, война за существование государства.
Ещё недавно наиболее острый конфликт был между ДНР, ЛНР и Украиной, а до 2014 года — внутриукраинский политический конфликт условного «запада» и «востока». Киев настойчиво отказывал ДНР и ЛНР в праве быть стороной конфликта, считая, что ДНР и ЛНР — марионетки России. Россия требовала, чтобы Киев признал ДНР и ЛНР стороной конфликта. Этот конфликт не исчез и тоже приносит смерти и страдания.
Параллельно развивается глобальный конфликт России с Западом. Россия настойчиво называет Киев марионеткой Запада и утверждает, что реальный конфликт инспирирован коллективным Западом, в первую очередь — США. Остальных Россия называет сателлитами без самостоятельной роли. Запад до 24 февраля настойчиво утверждал, что вообще не является стороной конфликта. Сегодня коллективный Запад, безусловно, участвует в конфликте, признаёт свою роль, но настойчиво говорит, что не хочет прямого военного столкновения с Россией. Этот конфликт, пока опосредованный, впервые за почти 80 лет поставил Европу и весь мир перед угрозой новой глобальной войны.
Не менее драматичен и страшен для меня, россиянина, внутрироссийский гражданский конфликт. Он пока существует, как гигантское тектоническое напряжение перед землетрясением, где-то глубоко под поверхностью. Но первые толчки уже ощущаются. При массированной пропаганде, ужесточающейся цензуре и репрессивных действиях, в отсутствие свободной прессы и нормальной социологии невозможно оценить, что в действительности сейчас представляет собой общественное мнение, какова действительная поддержка военной операции и какая часть общества против. Ясно одно — в обществе есть две непримиримых позиции, основанных на фундаментально различных ценностях, представлениях о мире: «безусловно за спецоперацию и военную победу» и «категорически против войны». Эти позиции не могут ужиться вместе в одном обществе. И пусть «партия войны» в большинстве, а «партия мира» в меньшинстве, это меньшинство всё же очень значимо для жизни общества (по опросам минимум 10%, а в реальности, скорее всего, больше). И, по-видимому, «партия мира» — это в первую очередь молодёжь. Россия без каждой из этих частей — не Россия. Это другая страна. Ни одна из «партий» не сможет полностью игнорировать, репрессировать, изгнать, образумить или уничтожить другую. В лучшем случае удастся временно выдавить конфликт репрессиями и запретами из общественного пространства в поле семьи, внутрь каждого из нас. Но конфликт от этого не исчезнет. Тектоническое напряжение без выхода на поверхность продолжит расти. Впервые за постсоветский период общество расколото несовместимыми ценностями.
Отмечу, что и здесь обе стороны не признают друг друга. Для одних оппоненты — это пятая колонна, недоразумение, горстка лишних людей, национал-предателей. Для других оппоненты — это кучка националистов на грани фашизма и запуганное, обработанное пропагандой, лишённое критического мышления послушное большинство. В такой трактовке это страшный гражданский конфликт на уничтожение. Тогда как для выживания страны нужен конфликт не против, а во имя. Конфликт, в котором общее важнее различий.
Кроме этого, во многих из нас обострился внутренний конфликт между:
— хорошим отцом, мужем, который заботится о семье, для чего придётся отказаться от гражданской позиции или уволиться и уехать за границу;
— хорошим гражданином, который борется за будущее страны на антивоенной демонстрации или на фронте добровольцем, а из-за этого могут пострадать семья и работа;
— хорошим профессионалом, который не подставит коллег и клиентов, но для этого потребуется идти на компромиссы и отказываться от гражданской позиции, а то и рисковать благополучием семьи.
Я описал только несколько важных с моей точки зрения «театров» разворачивающегося конфликта. Есть еще ряд «замороженных» конфликтов по периметру бывшего СССР, которые могут «оттаять» в результате высвобождающейся энергии тектонических сдвигов и кардинального изменения расстановки сил: гражданский конфликт в Беларуси, Карабах, Приднестровье, Абхазия и Южная Осетия (список не полный).
Хочу еще раз отметить два важных, на мой взгляд, момента. Во-первых, каждая из сторон конфликта упорно отказывает оппоненту в праве быть самостоятельным, в субъектности. Во-вторых, наш мозг, особенно в момент опасности и неопределённости, стремится упростить картину мира, свести ее к одному, удобному объяснению, одному главному противнику, одному понятному мотиву. И оба этих взгляда почти всегда далеки от реальности.
2. Два основных сюжета
Борхес считал, что вся мировая литература строилась на четырёх сюжетах. А все конфликты стоят всего на двух сюжетах: на конфронтации и на кооперации.
Чистый конфликт, конфликт на уничтожение, когда в конфликте только один сюжет — конфронтация — и у сторон вообще нет предмета для кооперации, редко встречается в жизни. Пример чистого конфликта — игра в шахматы. Игрокам не важно, сколько фигур потеряно или пожертвовано, тем более не важно, каковы потери оппонента. Важен только исход игры, только победа или поражение. Но даже здесь есть потенциал кооперации. Например, живые игроки могут стремиться не только победить, но и интересно провести время. И вместо традиционного, но скучного теоретического дебюта, дающего лучшие шансы на победу, пойти на более рискованное, но увлекательное обострение игры.
Нобелевский лауреат, один из создателей теории конфликта
Томас Шеллинг считал, что большинство реальных конфликтов сочетают задачи конфронтации и сотрудничества. Казалось бы, какой может быть общий интерес у похитителя, требующего выкуп, и его жертвы? Но оказывается, что общие интересы есть даже в таких предельных ситуациях. Жертва клянётся, что если похититель отпустит её живой после оплаты выкупа, она никогда не выдаст похитителя и не даст показаний полиции. Но похититель понимает, что, как только жертва выйдет на свободу, у неё не будет мотивов исполнять своё обязательство. А значит, у похитителя нет оснований верить, что такое обещание будет исполнено. И ему придётся (не особо того желая) убить свою жертву, повышая в том числе и свои риски попасть на эшафот. Таким образом, обоим важна возможность дать надёжное обещание, в исполнение которого оба смогут верить. Для этого, например, жертва может рассказать похитителю про себя нечто такое (компромат), за что самой жертве также грозит серьёзное наказание. Теперь похититель знает, что жертва не сможет безнаказанно выдать его полиции. И похитителю не придется убивать свою жертву. Оба в выигрыше. Как только появляется перспектива, «жизнь» после конфликта, сразу заявляет о себе сюжет сотрудничества.
В теории конфликта взаимодействие сторон похоже на борьбу двух связанных людей над обрывом. Каждый стремится уложить соперника на лопатки, но если один соскользнёт — разобьются оба. У них две задачи: на сотрудничество — не упасть вниз и на конфронтацию — победить в схватке. Стратегия конфликта превращается в опасный танец, когда каждая из сторон демонстрирует готовность к бо́льшему риску, чем это приемлемо для оппонента. Но каждый знает, что падать не хочет никто.
В реальном конфликте сегодня мы видим повсеместное переплетение этих задач. Важно ли всем участникам конфликта, превратится планета в радиоактивную пустыню или нет? Конечно, важно. Важно или нет, сколько солдат и гражданских погибнет или будет ранено, каковы будут разрушения, сохранится или нет экономический потенциал? Конечно, важно, обеим сторонам (пусть и не в одинаковой мере), что бы ни говорила официальная пропаганда сторон о жестокости друг друга. Поэтому вопросы гуманитарных коридоров, обмена пленными могут даже в разгар конфликта попадать в сферу общих интересов — не только из гуманистических, но и из чисто рациональных соображений. Многие удивляются, как может быть, что в разгар конфликта российский газ продолжает поступать транзитом по украинским трубам в европейские страны, а услуги по транзиту и сам газ продолжают исправно оплачиваться сторонами согласно контракту. Но это, наоборот, скорее естественное проявление реального конфликта. Стороны продолжают сотрудничать даже в периоды самого острого противостояния. Да, многочисленные санкции направлены на прерывание, сокращение сотрудничества, но оно никогда не полное. Странный танец продолжается, и стороны ближе подталкивают друг друга к обрыву, но всегда остаются связанными.
Более того, после любого, самого ужасного и разрушительного конфликта условным победителям и проигравшим нужно будет жить дальше и как-то взаимодействовать. В задаче о
повторяющейся дилемме заключённого из теории игр уже само наличие повторных взаимодействий создаёт необходимость и возможность сотрудничества. Россия, Украина и Европа останутся рядом. И людям, которые будут жить там, придётся взаимодействовать и как-то сотрудничать (конечно, кроме сценария термоядерной войны с уничтожением человечества). А значит, перед нами не чистый конфликт. И задача сотрудничества не исчезает.
Если же говорить о внутренних гражданских конфликтах в одном обществе — задача кооперации вообще является основной. Неспособность сторон решать эту задачу приводит к распаду целого. Ведь общество, страна, нация есть форма сотрудничества. Если между двумя странами можно построить стену (не исключающую полностью взаимодействие, но сильно его сужающую), то внутри страны конфликтующим сторонам точно придётся возвращаться к сотрудничеству.
Изучая игры с ограниченной коммуникацией, Шеллинг пришел к выводу, что если для игр на чистую конфронтацию можно найти рациональную стратегию, то для смешанных игр с одновременной конфронтацией и сотрудничеством рациональной стратегии нет. Для устойчивого сотрудничества сторонам необходимы общие представления. То есть, чтобы устойчиво сотрудничать, даже враждующим сторонам нужен какой-то набор общих представлений (ценностей). Когда их нет — задача сотрудничества становится нерешаемой.
Конечно, когда конфликт угрожает вашей жизни — вам не так интересна кооперация. Ведь до неё ещё нужно дожить. Но если мы люди, а не роботы, то в любом конфликте в каждый момент будут присутствовать оба сюжета.
3. Три уровня конфликтов
Конфликты могут разворачиваться на трёх уровнях:
Уровень позиций и действий: что участники конфликта заявляют, требуют и делают. Это уровень торга, заявлений, утечек, ультиматумов, прямых и завуалированных угроз, принуждения, применения силы, военных действий. Здесь главный рычаг — сила. На этом уровне стороны чувствуют опасность, и срабатывают реакции типа «бей-беги-застынь». Здесь только один сюжет — конфронтация. На этом уровне невозможно ничего создать, можно только делить. К тому же на этом уровне всегда есть риск неуправляемой эскалации и потери контроля. На этом уровне разумно действовать, если стороны не видят потенциала сотрудничества. Но это — единственный уровень конфликта, который мы можем наблюдать, самый простой и понятный для объяснения. О двух других уровнях мы можем только строить предположения, но мы не можем их «потрогать».
Уровень интересов и потребностей: чего стороны конфликта действительно хотят, что им действительно нужно. Считается, что всё многообразие наших интересов можно свести к нескольким базовым потребностям: безопасность, любовь, самореализация, принадлежность, признание... Наши интересы, их относительная ценность для каждого — разные. Здесь появляется возможность обменивать то, что важнее для тебя, на то, что важнее для меня, и в результате лучше удовлетворять потребности обоих. Классический пример — переговоры между Египтом и Израилем по вопросу об оккупированном Синайском полуострове. На позиционном уровне решения не было. Египет требовал вернуть оккупированную территорию, а Израиль настаивал, что оккупация — результат войны, развязанной Египтом и его союзниками, в которой Израиль защищался. Но в итоге была найдена формула на уровне ключевых интересов. Египту было важнее вернуть суверенитет над территорией, принадлежавшей ему несколько тысяч лет. А для Израиля важнее всего был вопрос безопасности. В результате в основу соглашения легла формула, по которой Израиль выводил войска и возвращал Синайский полуостров Египту, а Египет соглашался на строгий демилитаризованный статус Синайского полуострова. Этот мирный договор выдержал более сорока лет и ни разу не подвергался пересмотру даже в период, когда к власти в Египте пришли исламисты. Этот кейс — не аналогия сегодняшней ситуации, а иллюстрация того, как нерешаемый на позиционном уровне конфликт находит приемлемое решение на основе интересов. Главный инструмент здесь — обмен информацией, исследование реальных интересов и потребностей друг друга и заинтересованный поиск оптимальных решений. Здесь актуальны оба сюжета — и сотрудничество, и конкуренция. На этом уровне работает современный мир сложной технологической кооперации, глобальных цепочек производства, инновационной экономики.
Уровень представлений и ценностей: каковы представления, убеждения, ценности, представления о праве и справедливости, культура, верования сторон. Казалось бы, самый «мягкий», неконкретный уровень. Кажется, легко избежать конфликта, когда сталкиваются такие неосязаемые вещи. Можно просто увернуться, не заметить столкновения. Гораздо понятнее столкновение реальных интересов и позиций. Но большинство самых тяжёлых, затяжных и кровавых конфликтов в истории человечества (и каждого человека) связаны именно с этим уровнем. Кровная месть, религиозные войны, гражданские войны и геноциды невозможно объяснить, используя только уровни позиций и интересов. Нет такого интереса, которому успешно удовлетворяют эти конфликты. Это результат столкновения несовместимых представлений. Теория переговоров настойчиво предлагает не вступать в конфликт представлений, ни в коем случае не ставить целью изменить представления оппонента, но только учитывать их как ограничивающий и опасный фактор в рациональном взаимодействии. Мы отдельно рассмотрим вопрос, в чём особенная роль представлений и почему конфликты, вовлекающие представления, иногда становятся неизбежны — и при этом их так трудно разрешить.
Происходящее сегодня вовлекает все три уровня.
Позиционный уровень. Публичные ультиматумы, позиции сторон в странном обмене полупубличными письмами, прозрачные угрозы и аккумулирование войск у границ. С 24 февраля — ход военных действий. Сегодня Украина с Россией, а заодно и весь остальной мир оказались на опасном позиционном уровне, откуда можно соскользнуть в неуправляемую эскалацию. Напомню, на этом уровне невозможно ничего создать. Можно только делить и уничтожать. Решать конфликты на этом уровне целесообразно только в случае, если стороны не видят перспектив сотрудничества ни сегодня, ни в будущем. Мы отдельно поговорим о цене конфликта и рисках неуправляемой эскалации.
Уровень интересов. Россия настойчиво говорила о своих «законных интересах» в области безопасности. О неприемлемости расширения НАТО на восток. О безопасности говорила и Украина, аргументируя свое стремление в НАТО. О европейской системе безопасности говорили США и их союзники по НАТО. Но повысилась ли сегодня безопасность для кого-то из жителей России? И даже Европы и мира? Не говоря о жителях Украины. Безопасность — в любом смысле этого слова? Любая сделка, перемирие, окончание военных действий потребует перехода на уровень интересов и потребностей и поиск приемлемого для всех решения.
Но этот конфликт невозможно ни понять, ни разрешить, оставаясь на рациональном уровне интересов. Запад, вводя санкции, действовал до последнего времени в традиционной и понятной ему рациональной парадигме интересов. Мы изменим расчёт выгод и рисков от агрессивного поведения для нашего оппонента (России), и он рационально всё посчитает и изменит свое поведение. И это, кажется, традиционная ошибка — считать, что поведение оппонента похоже на твоё и в целом рационально. Запад не замечает, что таким образом приписывает оппонентам свою систему представлений и ценностей. Сегодня часто можно услышать версии, как конкретно может закончиться военный конфликт, какими договорённостями и по какой линии — и почему это устроит или не устроит Россию, Украину или условный Запад. Но все эти версии игнорируют уровень представлений. Распад СССР — это катастрофа, требующая теперь подвига по его восстановлению, или естественный ход истории и освобождение народов? Существуют украинский народ и украинское государство или это «совращённые Западом и националистами с истинного пути малороссы», которых нужно «вернуть» или уничтожить? Россия — открытая, современная страна или опасная, которую мир должен изолировать и сдерживать? Россия окружена кольцом врагов или Россия может более-менее спокойно жить как Канада, Аргентина или Австралия? Россия — это европейская страна или у неё сакральная миссия, особый путь, ради которого можно принять любые испытания? Возможна, допустима ли снова война в Европе? Список можно продолжать, и несложно сделать его ещё более острым и кричащим. И ни одно решение на основе интересов не разрешает эти конфликты.
Конфликт представлений — иррациональный. Рациональное поведение каждого отдельного человека — не участвовать в конфликте представлений, избегать его. Заниматься собой, своими делами, семьёй. Но без общих представлений человеческое общество не существует. Семье, компании, общественной организации и тем более нации и стране необходимы общие представления, позволяющие жить вместе. В момент конфликта представлений, если сообщество имеет ценность, его члены вступают в конфликт. Не против кого-то, а во имя выживания самого сообщества. Для поиска приемлемых общих представлений, позволяющих сообществу успешно выживать и развиваться в новой реальности.
Три уровня — это уже довольно сложная картина. Но мозг, особенно в ситуации угрозы, стремится к простоте и выбирает один, наиболее понятный нам уровень. И это сильно искажает реальность.
4. Проблема эскалации
Мы говорили о том, что, оставаясь на позиционном уровне, стороны конфликта рискуют соскользнуть в неуправляемую эскалацию.
Представьте, вы — водитель-дальнобойщик, ведущий огромную гружёную фуру. Вы несётесь по узкому горному серпантину. Дождь, дорога скользкая и видимость плохая. Дорого резко уходит вниз, а впереди вновь поднимается на следующий холм. И тут вы замечаете фары встречного грузовика. Вы профессионал и за доли секунды оцениваете ситуацию. Затормозить оба точно не успевают. Если никто не свернёт — лобовая авария и гарантированная смерть обоих. Если кто-то свернёт — его грузовик перевернётся, но останутся хорошие шансы выжить. Если при этом второй не свернёт и продолжит двигаться по дороге — он спокойно проедет. Но времени на решение всего пара секунд. Что вы предпримете?.. Едете прямо? Сворачиваете?
Большинство — сворачивают. Небольшой процент пассионариев всегда выбирает ехать прямо в надежде, что свернёт другой (и при этом сильно рискует, что навстречу ему будет ехать такой же пассионарий).
Но в этой ситуации есть ещё один вариант действия: быстро выломать баранку руля, помахать ею из окна — чтобы это ясно увидел водитель встречного грузовика — и выбросить её куда подальше... Что вы теперь будете делать, если вы едете навстречу? Кажется, выбор оппонента сильно упростился: либо погибнуть, либо свернуть. Выкинув руль, я сообщаю оппоненту: я свой выбор сделал, больше я ничем не управляю — выбор за тобой, и тебе точно лучше уступить.
Стратегия «выкинуть руль», отказаться от контроля и ответственности, оказывается очень эффективной. Это стратегия трёхлетнего ребенка, бьющегося в истерике: «Я больше ничем не управляю — решай ты: или выполнить мою волю, или следующий час провести в борьбе с моей истерикой». Это стратегия «мёртвой руки» — автоматического ответа на ядерную атаку, не требующего вмешательства человека и гарантирующего уничтожение противника. Эта же стратегия многократно усиливает позицию террориста-смертника, надевшего пояс шахида: «Я уже ничем не управляю, и я готов к любым последствиям, но точно причиню максимальный вред; теперь — решать вам, выполнить мои требования или...»
Но с этой стратегией есть проблемы: а что, если был туман и оппонент не увидел ваш сигнал? А что, если он тоже в это время отламывал свой руль? А что, если он не верит, что человек в здравом уме будет отламывать руль, и считает, что вы просто блефуете и выкинули муляж, а настоящий руль у вас всё ещё есть? Во всех этих сценариях вы теперь рискуете разбиться, а свернуть, чтобы спастись, вы уже действительно не можете. Именно поэтому неспровоцированная эскалация — это очень опасная, безответственная игра, если, конечно, вы не трёхлетний ребенок и не террорист-смертник и собираетесь жить и общаться с людьми дальше. Это сильная стратегия, многократно усиливающая относительно слабого, безответственного игрока. Она заставляет остальных игроков принимать и реализовывать свою ответственность, уступая ему в торге.
В теории игр у ответственного игрока есть одна сильная стратегия, позволяющая добиться кооперации даже от самого агрессивного, но рационального оппонента. Правда, она работает только при многократном взаимодействии. Стратегия простая и похожая на библейское «око за око»:
1. Начинать кооперативно, не проявлять неспровоцированной агрессии.
2. Пропорционально «наказывать» за агрессию (око за око, зуб за зуб).
3. Не мстить. Как только агрессия сменилась на сотрудничество — сразу отвечать тем же (это сложнее всего).
При такой стратегии оппонент со временем понимает, что нет смысла действовать агрессивно и выгоднее перейти к устойчивому сотрудничеству. Но реализация подобной стратегии потребует последовательности, выдержки и терпения.
В текущем конфликте мы видели «выкинутый руль» и много раз слышали тезис о том, что «нам не оставили выбора».
Остаётся надеяться, что тот, кто «остался без выбора», не утратил рациональность и что остальным участникам (пожалуй, нам всем) хватит ответственности и терпения, чтобы вернуться к кооперации и избежать соскальзывания в пропасть эскалации — во всех составляющих этого страшного конфликта.
5. Цена и ценность конфликта
В теории переговоров считается, что у конфликтов есть три результата. Первый — непосредственный. Что каждая сторона получила в итоге: деньги, ресурсы, права, территорию. Второй — цена процесса. Сколько потеряно времени, ресурсов, здоровья, жизней для достижения результата. Третий — последствия для отношений. Как меняется после конфликта способность взаимодействовать с другими.
Если даже отказаться от этических оценок, базовых человеческих ценностей (чего я лично делать не хочу), начало и продолжение того, что в России необходимо называть специальной военной операцией, невозможно рационально объяснить. Общая цена многократно превышает любой достижимый результат.
Но кроме этих трех результатов, конфликт выполняет несколько важных, конструктивных функций и для личности, и для сообщества.
Психология признаёт, что неспособность идти на конфликт с внешним миром переводит конфликт из внешнего во внутренний. И если человек будет постоянно отправлять конфликт внутрь, не противостоять внешнему вызову, он рискует своим психологическим, эмоциональным здоровьем. Способность конфликтовать — навык здорового человека (об этом, например, пишет основатель позитивной психотерапии
Носсрат Пезешкиан, к похожему выводу приводит теория когнитивного диссонанса
Леона Фестингера).
Подобно тому, как учёные сталкивают в коллайдере частицы, чтобы лучше понять, как они устроены, конфликт позволяет лучше узнать друг друга. В результате конфликта в личных отношениях нередко происходит фаза сближения.
Парадокс
Зиммеля: лучшее средство для предотвращения конфликта — знать всё про оппонента, в то время как лучший способ узнать оппонента — конфликт. Поэтому локальный конфликт может предотвратить более масштабные конфликты. Так, два соперника, оба считая себя более сильными накануне конфликта, будут склонны пойти на максимальное обострение и полномасштабный конфликт, надеясь на победу. Но, вступив в локальный конфликт, оба получают лучшую оценку реальных сил — своих и противника — и могут изменить своё мнение о цене, которую придётся заплатить, и в итоге — о целесообразности тотального конфликта.
В обществе конфликты играют роль, похожую на роль боли в организме. Это сигнал о проблеме. Конечно, мы создали целую индустрию обезболивания и не очень любим боль, особенно если она касается нас и близких. Но боль необходима живому организму. Страшно представить себе
человека, который не испытывает боли: он не знает, когда он обжёгся, когда подвернул ногу и не пора ли переходить на диету из-за обостряющегося гастрита. Сообщество, где все конфликты подавлены, лишается важнейшей информации о своих проблемах. Конфликт — сигнал о проблеме и стимул изменений.
Социолог
Льюис Козер считал, что именно конфликты формируют нашу групповую идентичность. То есть мы узнаём, кто «мы» и кто «они», благодаря произошедшим в прошлом и происходящим сейчас конфликтам. Именно конфликты формируют разделение на своих и чужих.
Догадку о фундаментальной роли конфликта сделал
Никколо Макиавелли ещё в XVI веке: «...добрые примеры порождаются хорошим воспитанием, хорошее воспитание — хорошими законами, а хорошие законы — теми самыми смутами, которые многими необдуманно осуждаются». Уже в ХХ веке
Ральф Дарендорф ввёл эту идею в современную социологию.
Система конфликтов, описанная в
первой главке, дорого обходится, но при этом выполняет и сложную работу.
Военный конфликт убивает и калечит тысячи, десятки тысяч людей. В мгновение разрушены привычная мирная жизнь, безопасность, надежды и планы миллионов людей в целой стране.
Вместе с этим в Украине идёт оплачиваемый непомерными жертвами процесс создания общего, объединения нации, укрепления групповой идентичности и преодоления социальной разобщённости.
Европе конфликт показал колоссальную уязвимость, неспособность ответить на внешний силовой вызов. Дал мощный импульс к консолидации вокруг общей угрозы.
В России конфликт тоже производит работу по изменению нашей групповой идентичности. Но у нас, похоже, происходит обратное движение: не интеграция, не расширение, а сужение идентичности. В результате в новое «мы», видимо, не попадёт значимая часть общества.
Конфликт до предела обострил внутренние противоречия во взглядах сограждан на страну, на себя и на мир. Он не так явно, как в Украине, но в чём-то даже более неизбежно и бесповоротно разрушил существовавший уклад жизни. По аккуратным, чистым городам всё так же едут машины, дети идут в школы, нарядные посетители болтают в кафе. Создается иллюзия, что Россия живёт почти как прежде. Но прошлая жизнь уже «унесена ветром». И это не только оставшиеся в прошлом поездки состоятельного меньшинства за рубеж, исчезающие иностранные бренды и растущие цены. Это уже другое общество. Более жёсткое и напуганное, менее уверенное и с трудом представляющее себе картину собственного будущего. Да, опросы показывают 70–80% поддерживающих курс страны. Но в стране нет ни энтузиазма, ни подъёма, подобного 2014 году, а есть только растущая тревога и напряжение. Вдруг снова появились злые и смешные анекдоты. Этот юмор, кажется, — единственный доступный выход напряжения и агрессии.
Для миллионов не поддерживающих военную операцию конфликт обернулся ещё и всё возрастающим внутренним напряжением, не находящим выхода и разрушающим психологическое здоровье. Эта личная дилемма не имеет хороших решений. Жить по-прежнему и молчаливо соглашаться с происходящим — невыносимо. Заявить свою позицию невозможно, не подвергая риску себя и близких. Уехать готовы и могут далеко не все.
Но наличие этого внутреннего конфликта, еще только зарождающегося, — это не только боль, но и надежда, стимул к изменениям.
Как писал Дарендорф, «не наличие, а отсутствие конфликта является чем-то удивительным и ненормальным». «Возможно, конфликт является отцом всех вещей, то есть движущей силой изменений, но конфликт не должен быть войной и не должен быть гражданской войной».
6. Зачем нужны представления и почему они конфликтуют
Итак, конфликт представлений — основа самых тяжёлых и сложных конфликтов. Представления здесь — широкая категория: ценности, верования, взгляды, мифы, культура, традиции. Попробуем разобраться: почему представления так важны и почему вокруг них возникают конфликты? Почему люди не могут спокойно жить с разными представлениями? Научились же во многих странах веротерпимости, а ведь когда-то веками вели религиозные войны и жгли друг друга на кострах.
Предложу три объяснения роли представлений, похожие по сути, но опирающиеся на три разных дисциплины.
1. Антрополог и философ
Юваль Харари считает способность создавать мифы главным конкурентным преимуществом нашего вида. Именно мифы позволяют координировать не десятки или сотни особей, как у животных, а сотни, тысячи и даже миллиарды. Мифами он считает не только религиозные представления, но и представления о стране, нации, праве или деньгах. Самостоятельной ценности у современных денег нет. Это даже не жетоны из ценных металлов и не бумага, а какие-то абстрактные нули и единицы в электронных системах. Но так как мы все верим и принимаем этот миф — он позволяет мне прекрасно координировать поведение с другими людьми, которые могут находиться за десятки тысяч километров от меня.
2. Примерно за полвека до Харари нобелевский лауреат Томас Шеллинг в попытке найти рациональное решение для ситуаций сложного конфликта пришёл к неожиданному выводу, что только чистый конфликт имеет рациональное решение. Как только появляется второй сюжет, сотрудничество (вспомним про два главных сюжета в конфликте), — рационального решения уже нет. Оказалось, успешные стратегии в сложном конфликте требуют общих представлений. А представления — это уже иррациональная категория. Шеллинг вывел это теоретически для конкретного класса игр с ограниченной коммуникацией, но и сам понимал, что в реальных общественных отношениях нужны общие представления, чтобы успешно справляться с одновременной конфронтацией и кооперацией.
3. У всех клеток организма один и тот же генетический код. Он позволяет не только передавать информацию по наследству, но и прекрасно координировать поведение миллиардов клеток в одном сложном организме. В генетике есть взгляд, согласно которому именно ген, генетическая информация, а не конкретная особь, борется за выживание и максимальное распространение, подчиняя себе поведение особи, стаи, колонии и при необходимости заставляя отдельную клетку и даже отдельную особь жертвовать собой ради бо́льших шансов на выживание продуктивного потомства — то есть воспроизводства кода. Огромные ресурсы организм тратит на поддержание целостности и идентичности генетического кода в каждой клетке. Ведь если появятся ошибки, мутации, будет утрачена координация и организм может умереть, как, например, это происходит при раковых опухолях, приводящих к неуправляемому размножению и в итоге — смерти организма. Но если мутаций не будет совсем — вид не сможет адаптироваться к меняющимся условиям, отращивать крылья или менять маскировку в тон изменениям окружающей среды и так далее. Человек изобрёл новый способ дописывать
генетический код — своим
культурным кодом, языком, который пишется и меняется гораздо быстрее, но работает примерно так же. Культурный код позволяет «программировать» поведение сообществ, задаёт нормы, координирует действия огромных сообществ, которые могут создавать, распространять и сохранять целостность своего культурного кода. То есть общие представления — это новый код, которым человек дописывает генетический код. Отсюда понятно, почему любому сообществу так важно поддерживать набор общих представлений, почему огромные ресурсы тратятся на уничтожение «мутаций» — попыток изменить общие представления. Сообщество, в котором не будет жёсткого консерватизма по отношению к новым идеям, утратит способность к координации и распадётся.
Любому сообществу, где предполагается много сотрудничества, — семье, бизнесу, стране — необходимы общие представления, которым будет жёстко подчиняться поведение членов сообщества.
Всё бы хорошо. Но жизнь меняется, и иногда быстро. Что делать, если представления больше не соответствуют действительности, не позволяют справляться с реальными вызовами? Представления нужно быстро поменять, привести в соответствие с новой реальностью и снова добиться согласованности. Но защитный механизм, встроенный здоровый «консерватизм» будет сопротивляться. И тут на сцену выходит конфликт.
Представьте — вам нужно перезаписать виниловую пластинку. В обычном состоянии информация на ней — жёсткая, защищённая от изменений. Её можно только испортить, поцарапать. Чтобы пластинку перезаписать, нужно сильно её нагреть и потом сделать новый отпечаток на размягчённой поверхности. Эту работу, это разогревание наших представлений до состояния, когда они становятся пластичными, выполняют конфликт и вызываемое им мощное напряжение.
Сегодня в основе конфликта — конфликт представлений. Ни интересы, ни позиции не объясняют поведение сторон. 22 и 24 февраля мы услышали две лекции, описывающие одну из версий этого конфликта представлений. Украинцы и русские — это один народ или два разных? Россия способна отстоять своё место в мире, сотрудничая с миром, или для этого ей обязательно победить в экзистенциальной схватке с Западом? Допустима ли после 1945 года война в Европе? Многие считали, что нет, но это ведь тоже вопрос представлений. Ещё недавно, меньше ста лет назад и пару тысяч лет до того, война в Европе являлась нормой и укладывалась в представления европейцев. А сегодня — нет. Кто и какую цену будет готов заплатить за отстаивание этих представлений?
Можно не иметь общих представлений с теми, с кем ты не планируешь сотрудничать. Страна, собирающаяся закрыться от мира, может перестать поддерживать минимальные общие представления с другими странами — о мире, добрососедстве, торговле. Если супруги разводятся и у них нет детей — общие представления уже ни к чему. Но чем теснее сообщество, чем больше предполагается взаимодействия и сотрудничества — тем важнее общие представления. Внутри страны (как и внутри семьи, как и внутри любого сообщества или организации) способность поддерживать общие представления просто необходима. Это и есть главные «скрепы». Если общество хочет сохраниться как целое, то в ситуации кризиса и резкого изменения контекста нужно не закрывать глаза на внутренний конфликт, а вырабатывать новые общие представления.
7. Почему так долго чёрное может оставаться белым?
Сложно сегодня, на фоне приходящих страшных новостей, писать что-то «спокойное». Но ещё одну тему хочу затронуть.
Сейчас все вовлечённые в конфликт стороны ужасаются — как можно не отличать добро от зла, не видеть, что правда, а что ложь? Украинцы, европейцы и часть российского общества с ужасом и оцепенением смотрят на 80% поддержки «военной операции». Как можно верить пропаганде и игнорировать свидетельства родственников и друзей?
Не будем вдаваться в тонкости, объясняющие беспомощность социологии в таких обстоятельствах (например, у Екатерины Шульман есть
прекрасные объяснения), но попробуем разобраться, как работают общие представления, как они конфликтуют и как меняются.
Стоит вспомнить, что общие представления необходимы для существования сообщества. Хотя бы это и были представления о том, что каждый может иметь свои собственные представления (тогда тот, кто так не считает и думает, что представления должны быть полностью одинаковыми, будет в конфликте с этим обществом). Если общество утрачивает общие представления — оно теряет способность к координации и сотрудничеству, распадается (см.
шестую главку). Похоже, именно поэтому огромные ресурсы в здоровом обществе направлены на поддержание общих представлений (консерватизм). Во время конфликта задача поддержания общих представлений становится ещё острее и в большинстве случаев приводит к консолидации — добровольной, репрессивной или одновременно и той и другой.
Как этот механизм действует на уровне личности, прекрасно описал знаменитый американский психолог Леон Фестингер (кстати, потомок эмигрантов из России). Он создал теорию
когнитивного диссонанса — одну из немногих теорий в психологии, получивших опытное научное подтверждение. Все знают и используют это словосочетание, но не все знакомы с сутью теории.
Он рассматривал конфликтные ситуации в когнитивной структуре одного человека. То есть когда внутри нас в конфликт вступают два когнитивных элемента. Например, наши представления и противоречащий им факт из жизни. Или два представления, которые противоречат друг другу. Или наши представления и позиция людей, с которыми мы общаемся. В момент появления такого противоречия возникает диссонанс — психологический дискомфорт. Пока диссонанс не сильный, здоровая психика спокойно с ним справляется. Но если он усиливается, наш мозг начинает всеми силами стремиться избавиться от диссонанса и избегать любой информации или ситуации, которая может усилить диссонанс. Диссонанс будет тем сильнее, чем важнее для человека существо вопроса и чем больше когнитивных элементов друг другу противоречат. Например, диссонанс будет усиливаться, если родители, брат и одноклассники вместе говорят курящему подростку о вреде курения. И может оказаться приемлемым, если друзья и брат курят или не видят в этом ничего плохого и только родители настаивают, что курение вредно.
Стремясь избавиться от диссонанса, человек будет выбирать не то суждение, которое лучше обосновано или больше соответствует действительности, а то, от которого «дороже» отказаться, и отвергать то, от которого отказаться «дешевле».
Этот механизм, неприятный для человека, привыкшего к идеям просвещения и рациональности человека, позволяет поддерживать целостность общих представлений сообщества — а значит, обеспечивает высокий уровень кооперации. Если мы позволим все представления подвергать непрерывному критическому осмыслению и индивидуальному выбору — сообщество просто распадётся. Ему нужен приемлемый набор общих представлений (правил, норм, традиций, культурных кодов). Конечно, эти представления должны позволять или хотя бы не мешать сообществу выжить. То есть достаточно хорошо моделировать реальность, чтобы не приводить сообщество к неприемлемым потерям.
Так, пока не был открыт Новый Свет, представление о плоской Земле было и приемлемым, и общераспространённым. И всех пытавшихся сказать, а тем более доказать что-то другое обвиняли в ереси, просили не смущать молодёжь или на всякий случай сжигали. Но с открытием новых торговых путей тот, кто придерживался старых представлений, просто терял экономическую основу жизни, и общие представления быстро поменялись на привычные нам.
Теория когнитивного диссонанса прекрасно объясняет, почему сегодня нормальный человек, живущий в российском обществе, игнорирует информацию, противоречащую его представлениям. Но игнорировать информацию — это тоже труд и напряжение. И оно продолжит нарастать, по мере того как реальность продолжит давать несоответствующие ожиданиям новые факты и вводные. При этом самые ложные представления могут и укрепляться, если всё сообщество будет постоянно находиться в контакте только с носителями подобных представлений, а реальность будет давать не только противоречия, но и подтверждения исходных представлений. Так, например, вводимые санкции могут повышать диссонанс, так как они приводят к экономическим потерям, заставляя задуматься, всё ли так однозначно хорошо продумано, как нам говорили; но одновременно они же снижают диссонанс, подтверждая тезис о том, что вокруг нас враги и, только сплотившись, мы выстоим.
Чтобы сбалансировать естественную систему, защищающую существующие взгляды, и своевременно корректировать представления до того, как они приведут к катастрофе, человек придумал целый ряд институтов (тоже представлений) — таких, как свободная пресса, разделение властей, представительная демократия и тому подобное. Но в России их успели благополучно демонтировать, не начав толком строить.
Не стоит ждать мгновенных изменений представлений сограждан — это трудная работа, требующая предельного напряжения. Здоровый человек будет стараться избегать этого напряжения постольку, поскольку старые представления позволят ему приемлемо жить дальше.
Но если представления большинства начинают радикально расходиться с реальностью, ведут сообщество к гибели или распаду, единственным шансом на сохранение целого является прохождение через конфликт представлений — то есть через тяжёлый внутренний диссонанс для всех членов сообщества, в результате которого могут появиться новые общие представления, позволяющие лучше справиться с реальной жизнью. В здоровом обществе этот конфликт — не друг против друга, не на уничтожение оппонентов или замену их представлений «правильными», а во имя сохранения, выживания и развития сообщества (семьи, организации, страны).