Первой живой душой, которая прочла рукопись, стала моя жена. Как и все писательские жёны, она находится в незавидном положении. На вкус и честность моей супруги я полагаюсь. Это она — тягостная обязанность! — должна предупреждать меня о том, что я напортачил. Если жена не одобряет текст даже в самой дипломатичной форме, я вспылю и, более не сдерживаясь, начну давать оценку её собственным недостаткам — например, её вкусам, качеству стряпни и неумению воспитывать наших детей. Я также поставлю ей на вид, что с её стороны верх бессердечия — смеяться в голос, читая перед сном «Случай Портного», когда я так мучаюсь над собственным романом. Но всё же не понесу рукопись в издательство. Если жена найдёт произведение несовершенным, я на полгодика отложу рукопись в сторону, чтобы потом изучить свежим взглядом. Ещё один год, ещё один вариант. Но если — но если! — даже жена, восторженно зардевшись, объявит рукопись шедевром, я немедленно перестану верить её похвалам: в конце концов, она мне жена, преданная и любящая супруга, а значит, проявляет опасную предвзятость. Или вообще врёт. К рецензированию её определённо нельзя подпускать на пушечный выстрел.

Поразительно, на что только не пустится мужчина ради тридцати секунд трения.

Однажды, в ответ на настырные расспросы занудливого Терри Макайвера, Бука сказал по секрету, что в первой главе его недописанного романа (действие там происходит в 1921 году и повсюду нарочно перепутана правда с вымыслом) главный герой сходит на берег с «Титаника», который только что закончил первый рейс и благополоучно пришвартовался в нью-йоркской гавани. Героя хватает за рукав репортёрша:

— Как прошло путешествие?

— Скучновато.

— Пусть я тебе сейчас не нравлюсь, зато потом, в воспоминаниях, всё будет как надо.

Моих трудов не стоит то, что можно сделать внятным идиоту.

Если бы я был ангелом Божьим, я б пометил двери каждого из моих детей крестиком, чтобы мор и всякие там казни их миловали. Увы, не та квалификация.