М. Э. Мне кажется, что художник предыдущих эпох оперировал языком, более или менее знакомым зрителю и художникам его времени. Был некий общепонятный язык, державшийся десятилетиями. Поэтому художник мог делать одну картину, то есть производить некий речевой акт на языке, который был понятен его современникам.
И. К. Да, конечно.
М. Э. А сейчас бесконечно умножились эти языки.. Движения, течения, которые обладали некоторой общностью языка, тоже распылились.. Каждый художник создаёт свой язык и одновременно — высказывание на этом языке. Возникает трудность: как я могу понять это высказывание, если я не знаю того языка, на котором оно сделано. Серийность — это попытка обозначить тот язык, на котором каждая картина — отдельное высказывание. Т. е. всякое высказывание немедленно тащит за собой целый язык, на котором оно производится, из каждой картины вытягивается целая серия как предъявление грамматики, правил сочетания образов.
И. К. Я думаю, что это что-то близкое к этому. Это очень хорошее объяснение. Изготовление множественности.. В Москве говорили: «Уже понятно! Зачем двадцать картин?!» Но парадокс в том, что понятно именно потому, что двадцать картин. Надо установить язык, и тогда может остаться одна картина на «этом» языке. Это очень правильная мысль.
М. Э. Нет никакого другого соизмеримого поля, в котором можно воспринимать язык современного художника, кроме как серийность всё той же картины. При этом язык не предшествует высказыванию, как если бы он заведомо был установлен традицией, культурной системой, а порождается одновременно с высказыванием, как набор правил, позволяющих его варьировать.