По дороге домой я получил свой первый урок венгерского, преподанный в духе перипатетиков. Урок состоял в том, что она называла предметы, на которые я указывал: улица, коньки, капля воды, лужа, ночь, пиццерия, дискотека, бар, торговый центр, витрина, одежда, фотография, угол дома, рынок, концета, табачная лавка, византийская арка, балкон в стиле ар-нуво, фасад в стиле неоклассицизма, статуя, площадь, подвесной мост, река, мшисто-зелёный склон, подъезд, холл, минеральная вода и Кришка. Провожая меня, Кришка не умолкала ни на секунду, коньки шуршали по асфальту, огни вывесок и рекламы струились по её лицу, но стоило нам сесть за столик под ярким светом в кафе отеля, как она закурила и онемела. Возможно, место это оказалось слишком пустым и просторным, так что я, указав на гладкие стены, на стеклянный столик, на металлический стул, на официанта в белом, на бутылку, на рюмку, на пепельницу, на зажигалку, на огонь и на сигарету марки «Fecske» (фечке называлась по-венгерски ласточка, изображённая на пачке), исчерпал все темы для разговора. Добрых полчаса мы молча созерцали пепел в пепельнице, ведь я не знал, как ткнуть пальцем в то, о чём я в то время думал: о жене в Лондоне, о девушках на роликах в Ипанеме, о визгливом смехе моего компаньона, о голубоглазом немце без бровей и ресниц, о мужчине, любившем покрывать письменами женские тела, о сборище анонимных писателей в Стамбуле, о девушках на роликах в Ипанеме, о жене в Лондоне. Но двое, если они сидят рядом, не могут долго пребывать в равновесии, храня каждый своё собственное молчание: одно молчание в конце концов утонет в другом. Я наблюдал за её молчанием, наверняка более глубоким, чем моё, и каким-то более молчаливым. И так мы провели ещё полчаса, она — погрузившись в себя, я — в её молчание, пытаясь как можно скорее прочесть её мысли, до того, как они воплотятся в венгерские слова.