Не то ли это, что Д. А. Пригов программно, а вслед за ним М. Н. Эпштейн теоретически обозначили как «новую искренность»? Имелась в виду искренность не как одна из заученных ролей, не как готовая (впрочем, весьма сомнительная) форма легитимации любого, даже самого бессмысленного высказывания («идиот, но зато какой искренний!»), а как продукт деконструкции «неискреннего», фальшивого, навязанного, мёртвого, идеологического. «Новая искренность», во-первых, основывается на самоироничном и, в сущности, решительно не сентиментальном понимании того грустного обстоятельства, что всё кажущееся личным и интимным вписано в те же самые контексты, что и безличное и ненавистное, а потому интимное и стереотипное навсегда сплавлены в одно. Во-вторых, «новая искренность» преодолевает (пытается преодолеть) это понимание противоположным жестом: да, это мертвые клише, но для меня они обладают личным экзистенциальным смыслом, проживая их, я создаю свой собственный контекст, связывая чужие и чуждые знаки с маркерами только моего опыта.