В Будапеште я оказался из-за вынужденной посадки самолета, когда летел из Стамбула в Рио через Франкфурт. Компания разместила нас на ночлег в гостинице аэропорта и до следующего утра оставила в неведении относительно того, какие именно технические причины заставили прервать полёт. Наутро выяснилось, что единственной технической причиной был звонок о бомбе на борту. Однако еще накануне, едва оказавшись в номере, рассеянно поглядывая на экран телевизора, по которому как раз шли новости, я заподозрил нечто подобное, увидев в одном из сюжетов знакомый самолет немецкой авиакомпании на взлётно-посадочной полосе местного аэропорта. Я прибавил звук, но комментарий шёл на венгерском языке, на единственном, о котором другие языки — злые — в один голос утверждают, что сам черт в нем ногу сломит. Я выключил телевизор, в Рио было семь вечера, как раз время позвонить домой. Попал на автоответчик, но сообщение оставлять расхотелось, стоило лишь представить себе что-то вроде: привет, милая, это я, звоню из Будапешта, тут с самолетом какая-то хрень, целую. Сна, как ни удивительно, не было ни в одном глазу, я наполнил ванну, высыпал туда соль и некоторое время развлекался, гоняя пену. Как вдруг — зил — зазвонил звонок. Я еще помнил, что по-турецки звонок — зил. Обмотавшись полотенцем, я открыл дверь и обнаружил на пороге старика в гостиничной униформе с одноразовой бритвой в руке. Он ошибся дверью и при виде меня издал горловой звук [о], похожий на мычание глухонемого. Я вернулся в ванную, недоумевая, почему в дорогом отеле держат на посылках глухонемого. Но зил всё крутился у меня в голове, хорошее слово — зил, куда лучше, чем звонок. Я скоро забуду его, как забыл заученные наизусть в Японии хайку, арабские поговорки, «Отши Тшорные», которые распевал по-русски. Из каждой страны я привожу такой забавный непрочный сувенирчик, летучее слово или фразу. У меня детский слух, схватываю и забываю языки моментально, при некотором старании сумел бы освоить греческий, корейский, а то и баскский. Но венгерский мне и во сне не снилось одолеть.

По дороге домой я получил свой первый урок венгерского, преподанный в духе перипатетиков. Урок состоял в том, что она называла предметы, на которые я указывал: улица, коньки, капля воды, лужа, ночь, пиццерия, дискотека, бар, торговый центр, витрина, одежда, фотография, угол дома, рынок, концета, табачная лавка, византийская арка, балкон в стиле ар-нуво, фасад в стиле неоклассицизма, статуя, площадь, подвесной мост, река, мшисто-зелёный склон, подъезд, холл, минеральная вода и Кришка. Провожая меня, Кришка не умолкала ни на секунду, коньки шуршали по асфальту, огни вывесок и рекламы струились по её лицу, но стоило нам сесть за столик под ярким светом в кафе отеля, как она закурила и онемела. Возможно, место это оказалось слишком пустым и просторным, так что я, указав на гладкие стены, на стеклянный столик, на металлический стул, на официанта в белом, на бутылку, на рюмку, на пепельницу, на зажигалку, на огонь и на сигарету марки «Fecske» (фечке называлась по-венгерски ласточка, изображённая на пачке), исчерпал все темы для разговора. Добрых полчаса мы молча созерцали пепел в пепельнице, ведь я не знал, как ткнуть пальцем в то, о чём я в то время думал: о жене в Лондоне, о девушках на роликах в Ипанеме, о визгливом смехе моего компаньона, о голубоглазом немце без бровей и ресниц, о мужчине, любившем покрывать письменами женские тела, о сборище анонимных писателей в Стамбуле, о девушках на роликах в Ипанеме, о жене в Лондоне. Но двое, если они сидят рядом, не могут долго пребывать в равновесии, храня каждый своё собственное молчание: одно молчание в конце концов утонет в другом. Я наблюдал за её молчанием, наверняка более глубоким, чем моё, и каким-то более молчаливым. И так мы провели ещё полчаса, она — погрузившись в себя, я — в её молчание, пытаясь как можно скорее прочесть её мысли, до того, как они воплотятся в венгерские слова.

Двух женщин с одинаковой походкой со всем мире не сыщешь, даже манекенщицы, гейши и сёстры-близнецы ходят по-разному.

Я спрашивал себя, какая судьба была бы мне уготована, если бы в детстве вместо того, чтобы учить меня грамоте, мне бы показывали одни только книги по искусству.