Надо соблюдать заповеди, даже если ты и не уверен, что веришь в Бога.

История человечества представлялась Перри в виде музыкального автомата с двумя пластинками: Война и Мир. Мир был чистенький и свеженький, а Война — поцарапанная и заезженная из-за своей крайней популярности.

Они начинали рядовыми первого класса и потихоньку, по мере того, как гибли остальные, росли в званиях — ни талант, ни героизм не имели к этому никакого отношения.

Со злом будет покончено, только когда оно перестанет приносить прибыль. Этого не произойдёт ни завтра, ни послезавтра.

Успешный композитор должен выдавать на гора масштабные хиты — оперы, симфонии — с очень эротичными названиями. Ну, скажем, «Последний поцелуй Хайдеггера» или «Темный лес, странные забавы».

Я мог бы просто два часа повторять одну и ту же ноту, варьируя только темп. И назвать опус «Держась за нить».

В нимфу Галатею, дочь нереиды, влюблен Полифем — гигант Циклоп с безобразным телом. Но Галатея любит юного пастуха Акида, сына бога Пана. Однажды, когда Галатея отдыхала на морском берегу, положив голову на грудь Акида, Полифем неожиданно напал на этих и в доступе ярости убил Акида, раздавив его под огромной скалой. Галатея, прибегнув к волшебным чарам, увековечила свой усопший любовник в фонтанном потоке некончающемся.

Такова жизнь богачей. Ничто не подталкивает их к самоограничению, кроме чувства вины, а оно у них не очень назойливо.

Главное — чувствовать и думать одновременно и с максимальным напряжением, не допуская, чтобы идея вытесняла чувства и наоборот.

Если он в чём-то и разбирается, так это в музыке. Эта сторона у него даже чересчур развита — разрослась подобно опухоли. И существует она в отрыве от повседневной жизни — отдельный, особый мир. Вроде математики.

В Хейсе Джек зашёл в огромный, серый, похожий на самолётный, ангар «Лидл», чтобы купить какой-нибудь еды, и там, в залитом неоновым светом молочном отделе, возле секции йогуртов, его охватил приступ горя. Оно поднималось снизу, от пальцев ног сквозь живот прямо к горлу. Джек едва успел прикрыть рукой лицо и, не в силах сдержаться, зарыдал. Он бы и в голос завыл, но очень уж место неподходящее. Плакал он не по Милли и даже не по Яну, нет, он оплакивал мать. Запах металла, исходивший от холодильного прилавка, его блеск и негрмкое гудение напоминали морг, хотя он ни разу не бывал в морге. Он никогда больше не увидит мать! Эта мысль не укладывалась в голове. Теперь детство и юность уже бесповоротно остались в прошлом, спектакль окончен, аплодисментов не будет. Только гробовая тишина.

Однажды остаюсь на ночёвку возле речушки; просыпаюсь рано, только-только начало светать, и буквально следую совету Корнелиуса Кардью: в своей книжечек «Музыка скрипа» он, помнится, предложил: «Настрой ручей, передвигая в нём камешки». Часа два я настраиваю речку, ворочая довольно крупные валуны — такие и вправду могут преобразить мелодию водных струй; камни с недовольным чавканьем покидают своё ложе, чтобы изменить музыку воды.